Я в Лиссабоне. Не одна[сборник] - Александр Кудрявцев

Почему все проходит?

— Ну-ну… успокойся, — растерянно повторяет он. — Ты будешь меня ждать? Из армии? Это очень важно — когда тебя ждут.

— Найди себе ровесницу, — улыбаюсь сквозь слезы, — зачем тебе старуха?

— Ты не старуха, — хмурится он, — Гала была намного старше своего Дали. И ничего. Смеешься? — вдруг вскидывается. — Я что-то смешное сказал?

— Да нет. Историю вспомнила. Про кролика Дали.

— Я не помню. Расскажи.

Это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО гениальная история.

— Однажды Гала и Дали надолго покидали дом. Сальвадор грустил, потому что не знал, что делать со своим любимым кроликом — оставлять было нельзя, брать с собой тоже. Утром в день отъезда Гала приготовила вкусное жаркое. Дали похвалил еду и спросил, что это было за блюдо. «Твой любимый кролик», — ответила Гала.

— Глупо, — поморщился мальчик.

— Она сделала так, чтобы Дали остался вместе со своим любимцем навсегда. Он съел кролика, и тот стал его частью. И они были вместе — НАВСЕГДА! Понимаешь?

— Неа! — Он зевнул и повернулся на бок. — Разбуди меня рано утром, ладно?

Когда его дыхание становится глубоким и ровным, я осторожно встаю и следую в кухню.

Я исполняю танец на цыпочках, рассматривая свою наготу в широких сверкающих лезвиях на деревянной стойке для ножей.

Они не получат тебя, мой Том Сойер.

Ты останешься со мной.

Ты будешь навсегда.

Татьяна Розина

Запах

Все повторялось. Снова и снова. Дежавю. Он брал ее руки и приближал к своему лицу. Мягкие, теплые ладошки, всегда влажные. От них парил, врезаясь в сознание, запах. Сладкий. Или горький. Вернее приторносладкий. Приторный до горечи. Запах полыни. Летней ночи. Коньяка. Раздавленного таракана. Он окунал свое лицо в ее ладошки. И глаза «туманились». Снова и снова. Но он никогда не мог сказать, было это раньше или нет. Или случилось впервые. И вообще… было ли. Или он бредит. Или спит. Запах улетучивался быстро. И он трезвел. Снова видел яркие краски, предметы будто прорисовывались через пелену и обретали четкость. Он начинал думать. И даже понимать смысл слов. Но потом снова брал в свои руки ее ладошки… они манили своим запахом… Он не мог понять, что заставляет бежать по спине крошечные мурашки. Не мог разгадать причину волшебства, происходящего каждый раз, когда он окунал лицо в ее руки. Но его влек, необъяснимо влек. этот запах. Запах, от которого темнело в глазах и уплывал рассудок. это было. было уже. когда-то.

Первый раз он увидел ее, когда им было шесть лет. Вернее, ему — шесть. А ей, пожалуй, еще меньше…

Жаркое лето. В воздухе плавится солнце. Оно с утра появилось из-за пенящегося облачка, единственным пятнышком веселившегося на беспросветно-скучной голубизне. Появилось и плюхнулось толстым телом на пыльный двор. Плюхнулось, расплескав горячие капли вокруг, обжигая дворовую ребятню. Десятки ног взбивают серую пыль, поднимавшуюся от земли и тут же оседающую на потных ступнях, размазываясь невообразимыми грязными подтеками по голени.

Харитоновна вешает белье. На длинных веревках, протянутых от единственного во дворе дерева до гвоздя на заборе. Старуха, кряхтя, нагибается к жестяному тазу, берет тряпку и, тряхнув ею, вытягивается, чтобы повесить. Мокрая ткань плюхает, цепляясь за веревку. Харитоновна достает из кармана фартука прищепку и щелкает ею по белью. И снова нагибается. И снова стряхивает. И снова щелкает.

Он сидит на лавочке в беседке на другом конце огромного двора. Двора, зажатого пятиэтажками и деревянным некрашеным забором. Остатки краски уже не угадываются. Ободранной кожурой слоятся на досках, отпугивая прохожих. Касаться поверхности забора не приходит в голову — шершавая, торчащая в разные стороны лохмотьями поверхность может ранить. Харитоновна снова нагибается. А он тупо наблюдает за движениями старухи.

Июль. Может, август. Жара расплавила не только воздух, но и мысли. Они перетекают, не складываясь в однообразную массу, обрывочными кусками расслаиваются, не доходя до сознания общим смыслом. Краем глаза он замечает возню. Самые непоседливые затеяли игру. Игру в войну. Мальчишки и пара девчонок носятся, размахивая кто пластиковыми саблями, а кто просто палками, оторванными от рассыпающегося забора.

Он сидит. Вдруг внутри что-то щелкает, как реле в трансформаторе. Он вскакивает и бежит. Бежит сначала просто так. Без цели. Без мысли. Будто внутри завелся механизм. Завод замедленного действия. Чем быстрей бежит, чем громче раздается призывный крик соседского мальчишки, тем сильнее разгораются глаза, пар выбивается из ноздрей. Сначала он бежит за всеми. И со всеми. Но потом глаза вырывают красное пятно. На серо-пыльном фоне двора яркое пятно притягивает остекленевший взгляд. Он впивается своими маленькими, но цепкими глазками в красную точку, то удаляющуюся от него, то, наоборот, заполняющую пространство перед глазами.

Разглядеть, что этим пятном была ситцевая юбочка на какой-то толстушке, он смог только тогда, когда догнал ее. Девочка загнала себя в угол. Она, видимо, подсознательно считала, что спасется от неимоверно приближающейся угрозы, спрятавшись за деревом. Из последних сил добежав до раскидистой акации, она попыталась просунуться между забором и деревом. Сунулась и застряла. Дерево широкой кроной касалось старого забора. Он бежал, не сбавляя скорость, и буквально врезался в девочку. От разгоревшегося ее лица, от всего ее раскаленного тела на него накатила горячая волна.

Волна охватила… он замер и даже чуть отшатнулся, как от ожога. Девочка дышала тяжело, широко открыв рот и обнажив щербатые острые зубки. Мелькнул малиновый язычок. Слюни собрались в открытом рту и пузырились, будто кипели от поднявшейся температуры. Девочка сглотнула слюну, неприятно чмокая губами, и снова открыла рот.

«У нее, видимо, заложен нос», — мелькнула неприязненная мысль.

Мальчик заметил, как по лбу девчушки стекает огромная и жирная капля пота. Капля выползает из-под белых, туго стянутых в косички волос и, лениво перекатываясь, направляется к рыжеватой брови. Лоб девочки, покрытый белым, едва заметным пушком, не дает той свободно соскользнуть. Он зачарованно засматривается каплей, как когда-то в цирке — блестящим шаром фокусника. Наконец, капля протянулась по брови и рухнула. Он вздрогнул.

Они стояли, почти не шевелясь. Вдруг девочка решила защититься, все еще ожидая нападения. Откуда-то снизу выскочила маленькая толстая ручка… и двинулась прямо ему в грудь. Он схватил ее за запястье и сжал своими тонкими, но цепкими пальцами. Ее ладошка, сжатая в кулак, раскрылась. и на него пахнуло. Тем сладким. Вернее сладко-горьким. Приторным. Терпким. Ударившим в нос. В лицо. Поглотившим его разум. Сожравшим сознание. Разъевшим волю, как ржа разъедает железо. Но ржа разъедает годами, а запах парализовал его в одно мгновение. Едва коснувшись лица.

Мальчик держал руку девочки, не в силах отпустить ее. Сердце, только что бившееся в груди и готовое вырваться из горла, вдруг упало вниз. Он почувствовал пульсирующее биение в паху. Там что-то налилось горячим соком и дернулось. Будто в животе жил крошечный червячок, который вдруг ожил. Мальчик больше не видел потного лица девочки. Не видел ее желтых веснушек, разбросанных по гладкой розовой щеке. Не видел открытой красной рваной раны рта с двигающимся язычком, кажущимся экзотическим животным, неизвестно как попавшим туда. Он лишь видел пухленькие пальчики. Ощущал лишь запах, дурманящий его. И пульсирующее движение в своих шортиках.

Он держал влажную руку около самого носа и вдыхал ее аромат. Что это? Полынь? Корица? Пот? Мальчик боялся открыть глаза. Открыв, спугнуть видение запаха. Он пытался продлить сон. Хотелось ощущать этот запах бесконечно. Запах, ковыряющий подкорку и дергающий плоть.

Наваждение окончилось, когда девочка вырвала руку, одернула красную юбочку и, протиснувшись между мальчиком и забором, пошла в сторону подъезда. Он стоял еще некоторое время, не в силах сдвинуться с места. Пристально глядя вслед девчушке. Правая рука автоматически опустилась в шортики. Он не мог сдерживаться. Плоть саднила и взывала о помощи. Мальчик даже не заметил, как яростно стал растирать ее, чтобы успокоить возникший зуд. Уже почти зайдя в подъезд, она оглянулась и насмешливо улыбнулась ему…

С тех пор этот запах, дурманящий запах руки соседской девчонки, время от времени появлялся в его жизни. В эти минуты он выпадал из реальности, погружаясь в магическое и необъяснимое блаженство. Простое воспоминание о запахе ее рук заставляло мурашкам разбежаться по спине, а в паху начинало приятно саднить.

Вскоре кончились каникулы, и девочка уехала. Во дворе она больше не появлялась. Он пошел в школу и на какое-то время забыл о случившемся. В школе шла обычная суета и возня. Девчонки не интересовали его. И ощущение томящейся тяжести в паху не беспокоило. Но однажды неожиданная память вырвала почти забытое. Пыльный летний двор. Харитоновну, хлюпающую мокрыми полотенцами. И толстушку с веснушками и рыжими бровями. И запах… от воспоминания замутило. Приятная нега прокатилась от горла и плюхнулась внизу живота. Это было невыносимо приятно.